Военное дело в Западной Европе в эпоху окситанской войны
Изучение средневековой военной истории начало возрождаться в последние годы, с постоянно растущим количеством солидных, хорошо проработанных исследований. Этот короткий обзор не претендует на изобретение велосипеда, а скорее напоминает читателю о его устройстве.
читать дальшеЛитературная традиция артуровского романа XII и XIII веков, а также «chanson de geste» рисуют картину войны, состоящей из одиночных стычек сражающихся друг с другом рыцарей. В последней четверти XII века всё дворянское сословие Западной Европы воспринимало себя как рыцарей, объединённых общими добродетелями и ценностями рыцарства. Несомненно, в воинской этике начала XIII века доминировали идеи и идеалы рыцарской войны. И в самом деле, один из важнейших источников по окситанской войне, анонимное продолжение «Chanson de la Croisade Albigeoise», или, в переводе «Песни об альбигойском крестовом походе», наилучшим образом описывает рыцарские поступки и упоение рыцарской битвой. К 1990-м годам, однако, мифы о рыцарской войне подверглись сомнению и были развеяны, а общим мнением среди учёных стало, что боевые действия в средневековье состояли, главным образом, из осад. Это мнение стало более умеренным в последние годы, вместе с осознанием того, что набеги или «chevauche´e» (конные рейды) играли сравнимую, а, может, и более важную роль в мире, в котором было слишком трудно напрямую противостоять врагу. Хотя аристократы того времени любили участвовать в турнирах и писать о них, в их дни это было лишь пеной на поверхности реальной войны, когда дело доходило до битвы лицом к лицу между немногими желающими. Так получалось из-за того, что фортификационные сооружения, то есть стены городов и замков, были слишком сильны. Встреча в поле лицом к лицу с врагом подразумевала «всё или ничего». Хотя победа, очевидно, могла принести существенные плоды, обратный исход означал, в лучшем случае, потерю престижа, а в худшем – полный разгром войска, пленение или смерть. Поэтому, помимо грабительской деятельности, во время войны одна сторона обычно сидела в крепости, а другая совершала набеги и иногда предпринимала осады, как правило, заканчивавшиеся неудачно. Набег не стоил агрессору почти ничего; единственная опасность заключалась в том, чтобы получить в ответ набег на свои собственные земли. Нападения на поля, сады и неукреплённые деревни противника не только позволяли поддерживать своё войско, но и позволяли ощутить своё присутствие в ситуации, когда осада или битва вряд ли могли иметь место. Малоактивная война из набегов и осад была свойственна Западной Европе именно потому, что была дешёвой и скорее ослабляла, чем уничтожала противника, который, восстановив силы, зачастую мог потом проводить свои осады и набеги. Решающие битвы случались в той, крайне редкой, ситуации, когда обе стороны желали боя.
Войны в Окситании до 1209 года соответствуют именно этому образцу. До начала крестового похода южные дворяне регулярно вели обычные боевые действия – набеги с целью пограбить имущество друг друга; отчасти это продолжалось и после того, как началась окситанская война. До 1209 года на юге практически не было крупных полевых битв между феодалами. В обыкновенных войнах между старыми врагами мало кто из дворян докучал противнику осадой, потому что требовалась блокада [крепости] и наличие осадных машин для какой-либо надежды на успех. Это, в свою очередь, требовало больше сил и времени, чем большинство дворян готовы были потратить. Более серьёзные военные действия шли между графами Тулузы, их соседями и «анжуйцами» во время «сорокалетней войны» XII века, включая неудачную осаду Тулузы в 1159 году, но это примечательно, главным образом, именно как исключение из правил. Как только в 1209 году начался альбигойский крестовый поход, эта обычная набеговая модель была опрокинута из-за готовности крестоносцев вести интенсивную осадную войну такого уровня, какой жители региона никогда раньше не видели. Битвы, однако, оставались редкими, как и в прочей Западной Европе. Во время окситанской войны между 1209 и 1218 годами произошли всего четыре серьёзных битвы, и только одна из них, при Мюре в 1213 году, была сражением между противниками, которые сознательно выбрали этот, способный стать решающим, вариант.
Образ войны, состоящей из осад и набегов, нам кажется совершенно не подходящим к тому типу войны, который мы связываем с рыцарями. Хотя конные рыцари на открытой поверхности быстрее тех, у кого нет лошадей, и, следовательно, могут быть полезны при любых подвижных действиях, рыцарь в полном вооружении на тяжёлом боевом коне не обязательно будет самым удачным выбором командира при осаде. Во время атаки или рукопашного боя рыцарская броня намного лучше её отсутствия, но доспехи предоставляют невеликую защиту от камней весом в сотни фунтов, метательных снарядов, летящих со скоростью сотни футов в секунду или ещё чего-то достаточно тяжёлого или быстрого, чтобы сокрушить или пробить броню.
Тем не менее, рыцари, с их лучшим вооружением, подвижностью и общественным положением, составляли ядро обеих армий во время окситанской войны. У большинства королевских или знатных домов начала XIII века было некоторое количество рыцарей, составлявших их свиту, отряд телохранителей или familia (двор). Младшие сыновья или братья, не имевшие перспектив выгодного брака или наследования были наилучшими кандидатами на эту роль в доме своего брата или, что более вероятно, в чьём-нибудь ещё. Возможно, наилучшими примерами здесь были бы Бодуэн, младший брат Раймона VI, состоявший в свите графа, но позднее перешедший на сторону крестоносцев, и брат Симона де Монфора Гюи, который входил в монфоровскую familia. Такие предводители как Раймон VI, Симон де Монфор или Педро II выбирали себе помощников из числа своих благородных родичей или рыцарей, являющихся друзьями, сподвижниками и членами свиты. Эти «лейтенанты» были советниками своих предводителей, командовали отдельными отрядами войска или управляли городами.
Ниже знати и рыцарей по своему положению и экипировке находились служившие, однако, бок о бог с ними всадники, которых мы могли бы назвать «конными сержантами». Эти люди обладали подвижностью рыцарей, но не таким тяжёлым оружием и доспехами, и, как правило, у них была только одна лошадь. На самом деле, конные сержанты в набеге были, может быть, даже лучше рыцарей, так как им приходилось возить с собой меньше снаряжения. Также рыцари или конные сержанты хорошо действовали в охране обозов, и Симону де Монфору на протяжении войны много раз приходилось их так использовать. Средневековые источники лишь изредка проводят различие между рыцарями и всадниками, не принадлежащими к рыцарству, как это делают два текста, [говорящие] о коннице Монфора при Мюре в 1213 году. Численность рыцарей и конных сержантов в противоборствующих армиях обычно невозможно подсчитать, и она сильно изменялась в зависимости от сезона и года войны. Однако когда это было возможно, я привожу цифры и соответствующий анализ. Достаточно сказать, что ни одна из сторон не могла иметь больше нескольких сотен всадников, за исключением случаев сбора людей в разгар летнего сезона кампании. Любая конная армия требовала слишком много запасов, и слишком большой поддержки средневековых властей, вдобавок предоставляемой на протяжении долгого времени, так что конные войска всегда собирались ad hoc. Кавалерия южной стороны состояла из высшей знати и её свит, меньших дворян и их вассалов, а также наёмных войск. Представители южной знати, такие как графы Тулузы и Фуа, часто действовали совместно, как это было в 1211 году, но это ни в коем случае не были постоянные союзы. Их всадники собирались на весьма короткое время, а в случае начала серьёзного кризиса рассеивались. С северной стороны Монфор во время летних кампаний мог располагать тысячами рыцарей, знатных и незнатных всадников, которые принимали крест вместе с его собственными вассалами, но с окончанием сезона кампании эти цифры уменьшались до нескольких дюжин.
Ниже малочисленной, но жизненно важной части армии, состоящей из конницы, находились пешие солдаты. Пехоту использовали обе стороны, но трудно понять, означают ли термины, связанные с пехотинцами или пехотой, такие как pedes, serviens, sirvans или sergans (кроме специфических терминов, таких как «лучник», «арбалетчик») конкретные должности и положение. Излишне говорить, что в войне участвовали различные виды пехоты, включая метателей различных снарядов и осадных инженеров. На южной стороне многочисленные упоминания пехотинцев означали граждан из городских ополчений. Мы практические ничего не знаем об их снаряжении и обучении в ту эпоху. Большинство городских ополченцев собирались для защиты города и за его стенами. Поскольку при любой осаде обороняющийся имел явное преимущество перед атакующим, в обороне городское ополчение действовало весьма успешно. Всегда бывали и исключения, как городское ополчение Безье, запаниковавшее и оставившее позиции, что отчасти приводит к однобокому восприятию побед крестоносцев. В той ограниченной роли, которую играли большинство городских ополчений – борьбе из-за стены за свою жизнь, семью и собственность – они обычно были достаточно хороши, чтобы выдержать осаду. Некоторые из ополченцев явно были лучше других вооружены и подготовлены. Здесь примером является ополчение Тулузы, хотя и ополчение Нарбонны имело сходные возможности. Искусные не только в защите города, ополченцы Тулузы могли проводить ограниченные наступательные действия сами, как это бывало в войнах с другими городами и владениями до альбигойского крестового похода. Когда началась окситанская война, опытные ополченцы Тулузы участвовали в наступлении 1211 года на стороне крестоносцев, а в 1213 году и после – против них. Благодаря умелым ремесленникам из их числа ополченцы Тулузы могли строить собственную технику и сами вести осады, как они делали это под стенами Мюра в 1213 году. Число людей, служивших в ополчении Тулузы, неизвестно, но, исходя из численности городского населения, вероятно, от двух до четырёх тысяч человек могли участвовать в коротких кампаниях вне города, что делало их значительной силой, которой нельзя было пренебрегать.
Ранги крестоносцев, упоминаемые такими авторами, как Пьер Во-де-Серней или Гильём Тудельский, более неопределённы за пределами региона их происхождения (?). Окситанская война началась и протекала большую часть времени, прежде всего, как крестовый поход, так что большинство солдат отправлялось на юг, чтобы сражаться под знаменем креста. К дворянам и рыцарям добавились тысячи других служивших [в войске] людей. О них мало что известно, и даже термин «крестоносец», используемый в их отношении, требует пояснения. Термины «крестовый поход» и «крестоносцы» за последние шестьдесят лет использовались для описания столь разнообразно, что примерами служат как эйзенхауэровский «крестовый поход» в Европу, так и использование ругательного слова «крестоносец» мусульманами в отношении жителей Запада. Эти слова появились лишь к концу XII века, после ста лет европейских военных экспедиций на Ближний Восток. Они происходят от слова «crucesignatus», который буквально означает «носящий знак креста». Таким же распространённым, как «crucesignatus», был «peregrinatus» или его вариации, означавшие паломника. Крестовый походы в Святую Землю были формой паломничества, покаяния за прошлые грехи или преступления, хотя современным людям, осуждающим подобный вид деятельности, трудно в это поверить. Основой армии крестоносцев в сезоны кампаний окситанской войны были эти люди, которые в данной книге именуются «крестоносцами» или «крестоносцами-паломниками». Как и во всех предыдущих крестовых походах на Ближний Восток, эти крестоносцы-паломники находились в статусе от лиц королевской крови, знати и рыцарей до простолюдинов.
Опыт и вооружение простолюдинов из числа людей, служивших в городском ополчении на севере Франции и в других местах, могли служить боевой силой и пригодиться в проведении кампаний, в отличие от тех, кто не имел иных навыков, кроме религиозного рвения и иного снаряжения, кроме паломнического посоха и пустого мешка. Эти люди истощали ресурсы крестоносцев, попадали в засады и гибли, бродя по дорогам туда и сюда, но они были совершенно неотъемлемой частью войска крестоносцев. Их присутствие предоставляло Симону де Монфору необходимую численность войска, для использования их любым полезным способом, хотя даже под его командой они иногда могли быть помехой. Их численность можно оценить лишь в некоторые периоды войны.
Обе стороны окситанской войны держали на службе наёмных солдат, что являлось обычным делом в XIII веке. Во времена до возникновения эффективных систем налогообложения современных национальных государств ни один правитель не мог позволить себе содержать профессиональную армию, за исключением своей личной свиты или «familia». Когда назревал конфликт, а у монархов и знати в карманах водились деньги, они нанимали солдат на разовой основе, до тех пор, пока не пройдёт опасность или не закончатся деньги. Эти наёмники получали деньги за свою службу, но могли уйти в отставку в любой момент по желанию любой стороны (?). Так как их мотивы не были чисто финансовыми, обычно мы не считаем их наёмниками в современному, сугубо негативном смысле. Например, король Франции Филипп II принял на службу в 1202 году около двух тысяч воинов, чётко записав, какие виды солдат он нанял и за что им платил. Мы, конечно, не знаем, служили они королю Франции из преданности, по обязанности или потому, что им платили, но здесь, вероятно, сочетались все три причины. В окситанской войне наёмных воинов использовала армия крестоносцев. С 1209 года Симон де Монфор был вынужден доплачивать солдатам, которые оставались с ним после завершения летней кампании. Знати и рыцарям можно было обещать или предоставить завоёванные земли, но даже они должны были периодически получать деньги для оплаты своих расходов. Слова «mainadiers», «soldarios», «soudadiers» означали тех, кто получал плату или жалованье. Наёмные воины могли происходить из людей с высоким общественным статусом, как Робер де Пикиньи, северный феодал, воевавший на юге в 1218 году, но обычно наёмные солдаты происходили из более простых слоёв общества. Гарнизоны Монфора обычно состояли из нескольких рыцарей и куда большего числа сержантов, вероятно служивших, главным образом, за денежное жалованье.
Помимо этих наёмных воинов были и солдаты, которым платили за их службу, при этом презирая их. Современное определение «наёмника» означает того, кто сражается за плату, но не обладает политической верностью нанимателю. Подобный сорт людей был и в XIII веке. Тогда как рост населения Западной Европы, расширение пахотных земель, заморская торговля и увеличение денежной массы в целом означали к началу XII большее процветание для большинства, для некоторых это означало перенаселение и безработицу. Некоторые регионы Европы, такие как Нижние Земли, где население было плотным, и, парадоксально, недонаселённые приграничные области, такие как Арагон, в конце концов стали «экспортировать» для военных кампаний своих молодых людей, которых называли по месту их происхождения – «брабансоны», «арагонцы», «наваррцы» или «баски». Для этих отрядов были и общие названия – такие как «козопасы» (?), «ribaldi», «ruptari» и «рутьеры». Ко второй половине XII века эти рутьеры и им подобные стали опытными, сплочёнными и легкодоступными подразделениями. В конце XII века такие вожди, как короли анжуйской династии в Англии и Фридрих Барбаросса часто использовали рутьеров, и даже Филипп-Август пользовался ими время от времени. Рутьеры имели дурную репутацию, так как не обладали политической лояльностью, а в более практическом плане их большое умение сражаться с противниками-рыцарями заставляло последних страшиться гибели или попадания в плен к тем, кто находился на социальном дне. По иронии судьбы именно «лёгкая война» из рейдов и осад позволяла этим подразделениям процветать и действовать; они пользовались спросом и были легкодоступны на этом «рынке». Способности рутьеров и их прагматический взгляд на войну внушали такой страх, что к концу XII века в глазах грамотных людей они представали общеевропейским бедствием, и хронисты, такие как Уолтер Мэп, клеймили их как «ненавистных Богу и людям», даже если правители пользовались их услугами. Рутьеры находились на самой грани европейского общества. Хотя их помощь была полезна для правителей в момент кризиса, отряды наёмников могли быть отброшены и остаться без работы, а также обмануты с оплатой, как только конфликт заканчивался. Так случилось в 1188 году, когда Филипп-Август лишил своих рутьеров имущества и вооружения, так что они оказались «безоружными и нагими» в период затишья в борьбе между ним и Генрихом II. Рутьеры вряд ли могли ожидать пощады на поле боя или в плену, как это испытали на себе рутьеры гарнизона в Муассаке в 1212 году, казнённые после капитуляции замка.
Из-за политической «ничейности», готовности участвовать в войне независимо от её причины, умения жестоко и эффективно вести бой на Третьем Латеранском соборе рутьеры были подвергнуты анафеме в том же самом каноне, что и вышеупомянутые катары. Иными словами, отряды этих профессиональных воинов, сражавшихся за плату, рассматривались как находящиеся за границей христианства, вне пределов нормального человеческого общества. Интересна также их роль в южных войнах до 1209 года. Поскольку центральная власть в Окситании была слишком слава, и знатным людям не удавалось контролировать своих сподвижников, находящихся ниже и выше по социальной лестнице, некоторые южные владетели, как, например, граф Тулузы, зависели от услуг рутьеров. Не только графы, но и сами южные города нанимали или принимали гарнизоны из рутьеров для того, чтобы защищаться или руководить обороной крепостей во время осады. Эти люди были верны и предоставляли важные услуги, если им платили, но они по-прежнему не пользовались благосклонностью церкви и общества, и иногда страдали от последствий этого.
В начале XIII века не существовало письменного кодекса обычаев или законов, касавшихся ведения войны. Христианские теории справедливой войны восходят к святому Августину, и были обновлены в религиозном законодательстве XII века Грацианом. Для 1209 года окситанская война, с точки зрения папы, инициировавшего её, проповедовавших её священников и тех, кто принял крест, была справедливой. Мало кто из южан был с этим согласен. Уже в 1215 году представитель вышей южной знати Раймон-Роже, граф де Фуа, довольно красноречиво объяснил, почему он считает, что крестоносцы ведут несправедливую войну. Помимо абстрактной теории справедливой войны существовали – и имели куда более непосредственное значение – законы или обычаи войны, выполнявшиеся или игнорировавшиеся на тактическом уровне. Поскольку никаких записанных или подписанных правительствами и участниками правил поведения не существовало, обращение с комбатантами и некомбатантами носило ситуативный характер. Европейский рыцарский кодекс, хоть и хорошо разработанный к тому времени, больше подходил для турнира, чем для реального боя, и никогда не соблюдался в войне с участием солдат и гражданских лиц разных социальных классов. В целом, христианская этика ничуть не больше улучшала манеру военных действий в средние века, чем в наши дни.
Если можно так выразиться, подобно тому, как дети, играющие вместе, обычно придерживаются некоего неписанного правила или обычая, управляющего ими в отсутствие взрослых, так и западные народы придерживались, пусть и неписанного, кодекса поведения, изменявшегося в зависимости от обстоятельств. Например, гарнизону города или замка, желавшему сдаться во время осады, обычно позволялось договариваться об условиях, лёгкость которых зависела от того, насколько долго продолжалась осада. С другой стороны, в соответствии с широко распространённой в средневековом мире военной практикой, любой город, замок или крепость, которые не сдались и были взяты штурмом могли быть разграблены, а, возможно, и подвергнуться резне среди жителей. Этот подход восходит к заре человеческой истории, когда обычное правило предписывало убийство взрослых мужчин и порабощение женщин и детей. Хотя греческие и римские авторы часто говорили о подобной практике с некоторым отвращением, убийство, насилие и мучения по-прежнему оставались в античном мире судьбой тех, кто отказался сдаться. На средневековой войне всё было сложнее, так как убийство и порабощение пленников-христиан противоречило христианской этике, однако это не предотвращало жестокого обращения. В XII и XIII веках военные эксцессы происходили в христианской Западной Европе регулярно. В мире крестовых походов случалось, что как христиане, так и мусульмане убивали невинных, безоружных и сдавшихся противников, как это случилось в Иерусалиме в 1099 году или в латинском лагере в битве при Хаттине в 1187. Никто не был застрахован от страданий или соучастия в жестокостях.
Тем не менее, большинство людей средневековья придерживалось определённых ограничений на допустимые действия в войне. Калечение пленённых или сдавшихся, не виновных в каком-либо преступлении до сдачи, обычно не допускалось. Женщины и дети не должны были подвергаться сексуальному насилию или убийству, хотя ситуативно это случалось. Пленники благородного происхождения должны были содержаться в приличных условиях и освобождаться за выкуп. Эти обычаи нигде не были записаны, но если они нарушались, хронисты, как правило, отмечали это. Именно по причине отбрасывания и несоблюдения этих обычаев окситанскую войну иногда считают исключительно жестокой даже для данной эпохи. Определённые основания для такой точки зрения есть. В войне против еретиков и их защитников те, кто не подчинился крестоносцам и продолжал поддерживать еретиков или ересь, не могли рассчитывать на пощаду. Как ни измерять жестокость, война склонна становиться более отвратительной, когда речь идёт об идеологии или религии. Альбигойский крестовый поход был вызван религиозными причинами, которые никогда полностью не исчезали из отношения врагов друг к другу во время войны. Поэтому жестокость и злодеяния стали свойством конфликта, и это часто упоминается как причина того, что данная война была самой грязной в Европе в эпоху «высокого средневековья». Безьерская резня, убийство или изувечение солдат гарнизона или горожан, казни лиц высокого положения, таких как Гирауда де Лаурак в 1211 году или Бодуэн Тулузский в 1214 – всё свидетельствует о том, что эта война, как и все войны, стала адом для тех, кто был вовлечён в неё, независимо от их социального положения, возраста, религиозной принадлежности или пола. Что могло бы выделить окситанскую войну из других война Западной Европы – это продолжительность конфликт якобы из-за одной-единственной цели: искоренения ереси. Мелкие ссоры из-за владений между аристократическими фамилиями были обычным делом на юге, но в 1209 году туда вступили большие армии чужаков, убеждённых, что жители Окситании дали убежище великому злу, и что средоточие его должно быть разрушено военным насилием. В погоне за этой целью люди из Северной Франции и других стран Европы проводили десятки осад и привносили в войну регулярность и интенсивность, никогда не виданные на юге. Неудивительно, что эта война выглядит хуже обычной, потому что она и была хуже для народа Окситании. В сентябре 2001 года население Соединённых Штатов отреагировало так, будто люди были впервые убиты международным терроризмом, потому что в американском мире так оно и было. Южане в 1209 году отреагировали так же по той же причине: их мир никогда раньше не разрушали путём систематической длительной войны. В данной книге, однако, утверждается, что после того, как конфликт перестал быть преимущественно религиозным и в большей мере стал вестись за политический, правовой и географический контроль, на средневековой шкале жестокости окситанская война не выделяется как особенно жестокая по сравнению с войнами в других странах Западной Европы того времени.
Изучение средневековой военной истории начало возрождаться в последние годы, с постоянно растущим количеством солидных, хорошо проработанных исследований. Этот короткий обзор не претендует на изобретение велосипеда, а скорее напоминает читателю о его устройстве.
читать дальшеЛитературная традиция артуровского романа XII и XIII веков, а также «chanson de geste» рисуют картину войны, состоящей из одиночных стычек сражающихся друг с другом рыцарей. В последней четверти XII века всё дворянское сословие Западной Европы воспринимало себя как рыцарей, объединённых общими добродетелями и ценностями рыцарства. Несомненно, в воинской этике начала XIII века доминировали идеи и идеалы рыцарской войны. И в самом деле, один из важнейших источников по окситанской войне, анонимное продолжение «Chanson de la Croisade Albigeoise», или, в переводе «Песни об альбигойском крестовом походе», наилучшим образом описывает рыцарские поступки и упоение рыцарской битвой. К 1990-м годам, однако, мифы о рыцарской войне подверглись сомнению и были развеяны, а общим мнением среди учёных стало, что боевые действия в средневековье состояли, главным образом, из осад. Это мнение стало более умеренным в последние годы, вместе с осознанием того, что набеги или «chevauche´e» (конные рейды) играли сравнимую, а, может, и более важную роль в мире, в котором было слишком трудно напрямую противостоять врагу. Хотя аристократы того времени любили участвовать в турнирах и писать о них, в их дни это было лишь пеной на поверхности реальной войны, когда дело доходило до битвы лицом к лицу между немногими желающими. Так получалось из-за того, что фортификационные сооружения, то есть стены городов и замков, были слишком сильны. Встреча в поле лицом к лицу с врагом подразумевала «всё или ничего». Хотя победа, очевидно, могла принести существенные плоды, обратный исход означал, в лучшем случае, потерю престижа, а в худшем – полный разгром войска, пленение или смерть. Поэтому, помимо грабительской деятельности, во время войны одна сторона обычно сидела в крепости, а другая совершала набеги и иногда предпринимала осады, как правило, заканчивавшиеся неудачно. Набег не стоил агрессору почти ничего; единственная опасность заключалась в том, чтобы получить в ответ набег на свои собственные земли. Нападения на поля, сады и неукреплённые деревни противника не только позволяли поддерживать своё войско, но и позволяли ощутить своё присутствие в ситуации, когда осада или битва вряд ли могли иметь место. Малоактивная война из набегов и осад была свойственна Западной Европе именно потому, что была дешёвой и скорее ослабляла, чем уничтожала противника, который, восстановив силы, зачастую мог потом проводить свои осады и набеги. Решающие битвы случались в той, крайне редкой, ситуации, когда обе стороны желали боя.
Войны в Окситании до 1209 года соответствуют именно этому образцу. До начала крестового похода южные дворяне регулярно вели обычные боевые действия – набеги с целью пограбить имущество друг друга; отчасти это продолжалось и после того, как началась окситанская война. До 1209 года на юге практически не было крупных полевых битв между феодалами. В обыкновенных войнах между старыми врагами мало кто из дворян докучал противнику осадой, потому что требовалась блокада [крепости] и наличие осадных машин для какой-либо надежды на успех. Это, в свою очередь, требовало больше сил и времени, чем большинство дворян готовы были потратить. Более серьёзные военные действия шли между графами Тулузы, их соседями и «анжуйцами» во время «сорокалетней войны» XII века, включая неудачную осаду Тулузы в 1159 году, но это примечательно, главным образом, именно как исключение из правил. Как только в 1209 году начался альбигойский крестовый поход, эта обычная набеговая модель была опрокинута из-за готовности крестоносцев вести интенсивную осадную войну такого уровня, какой жители региона никогда раньше не видели. Битвы, однако, оставались редкими, как и в прочей Западной Европе. Во время окситанской войны между 1209 и 1218 годами произошли всего четыре серьёзных битвы, и только одна из них, при Мюре в 1213 году, была сражением между противниками, которые сознательно выбрали этот, способный стать решающим, вариант.
Образ войны, состоящей из осад и набегов, нам кажется совершенно не подходящим к тому типу войны, который мы связываем с рыцарями. Хотя конные рыцари на открытой поверхности быстрее тех, у кого нет лошадей, и, следовательно, могут быть полезны при любых подвижных действиях, рыцарь в полном вооружении на тяжёлом боевом коне не обязательно будет самым удачным выбором командира при осаде. Во время атаки или рукопашного боя рыцарская броня намного лучше её отсутствия, но доспехи предоставляют невеликую защиту от камней весом в сотни фунтов, метательных снарядов, летящих со скоростью сотни футов в секунду или ещё чего-то достаточно тяжёлого или быстрого, чтобы сокрушить или пробить броню.
Тем не менее, рыцари, с их лучшим вооружением, подвижностью и общественным положением, составляли ядро обеих армий во время окситанской войны. У большинства королевских или знатных домов начала XIII века было некоторое количество рыцарей, составлявших их свиту, отряд телохранителей или familia (двор). Младшие сыновья или братья, не имевшие перспектив выгодного брака или наследования были наилучшими кандидатами на эту роль в доме своего брата или, что более вероятно, в чьём-нибудь ещё. Возможно, наилучшими примерами здесь были бы Бодуэн, младший брат Раймона VI, состоявший в свите графа, но позднее перешедший на сторону крестоносцев, и брат Симона де Монфора Гюи, который входил в монфоровскую familia. Такие предводители как Раймон VI, Симон де Монфор или Педро II выбирали себе помощников из числа своих благородных родичей или рыцарей, являющихся друзьями, сподвижниками и членами свиты. Эти «лейтенанты» были советниками своих предводителей, командовали отдельными отрядами войска или управляли городами.
Ниже знати и рыцарей по своему положению и экипировке находились служившие, однако, бок о бог с ними всадники, которых мы могли бы назвать «конными сержантами». Эти люди обладали подвижностью рыцарей, но не таким тяжёлым оружием и доспехами, и, как правило, у них была только одна лошадь. На самом деле, конные сержанты в набеге были, может быть, даже лучше рыцарей, так как им приходилось возить с собой меньше снаряжения. Также рыцари или конные сержанты хорошо действовали в охране обозов, и Симону де Монфору на протяжении войны много раз приходилось их так использовать. Средневековые источники лишь изредка проводят различие между рыцарями и всадниками, не принадлежащими к рыцарству, как это делают два текста, [говорящие] о коннице Монфора при Мюре в 1213 году. Численность рыцарей и конных сержантов в противоборствующих армиях обычно невозможно подсчитать, и она сильно изменялась в зависимости от сезона и года войны. Однако когда это было возможно, я привожу цифры и соответствующий анализ. Достаточно сказать, что ни одна из сторон не могла иметь больше нескольких сотен всадников, за исключением случаев сбора людей в разгар летнего сезона кампании. Любая конная армия требовала слишком много запасов, и слишком большой поддержки средневековых властей, вдобавок предоставляемой на протяжении долгого времени, так что конные войска всегда собирались ad hoc. Кавалерия южной стороны состояла из высшей знати и её свит, меньших дворян и их вассалов, а также наёмных войск. Представители южной знати, такие как графы Тулузы и Фуа, часто действовали совместно, как это было в 1211 году, но это ни в коем случае не были постоянные союзы. Их всадники собирались на весьма короткое время, а в случае начала серьёзного кризиса рассеивались. С северной стороны Монфор во время летних кампаний мог располагать тысячами рыцарей, знатных и незнатных всадников, которые принимали крест вместе с его собственными вассалами, но с окончанием сезона кампании эти цифры уменьшались до нескольких дюжин.
Ниже малочисленной, но жизненно важной части армии, состоящей из конницы, находились пешие солдаты. Пехоту использовали обе стороны, но трудно понять, означают ли термины, связанные с пехотинцами или пехотой, такие как pedes, serviens, sirvans или sergans (кроме специфических терминов, таких как «лучник», «арбалетчик») конкретные должности и положение. Излишне говорить, что в войне участвовали различные виды пехоты, включая метателей различных снарядов и осадных инженеров. На южной стороне многочисленные упоминания пехотинцев означали граждан из городских ополчений. Мы практические ничего не знаем об их снаряжении и обучении в ту эпоху. Большинство городских ополченцев собирались для защиты города и за его стенами. Поскольку при любой осаде обороняющийся имел явное преимущество перед атакующим, в обороне городское ополчение действовало весьма успешно. Всегда бывали и исключения, как городское ополчение Безье, запаниковавшее и оставившее позиции, что отчасти приводит к однобокому восприятию побед крестоносцев. В той ограниченной роли, которую играли большинство городских ополчений – борьбе из-за стены за свою жизнь, семью и собственность – они обычно были достаточно хороши, чтобы выдержать осаду. Некоторые из ополченцев явно были лучше других вооружены и подготовлены. Здесь примером является ополчение Тулузы, хотя и ополчение Нарбонны имело сходные возможности. Искусные не только в защите города, ополченцы Тулузы могли проводить ограниченные наступательные действия сами, как это бывало в войнах с другими городами и владениями до альбигойского крестового похода. Когда началась окситанская война, опытные ополченцы Тулузы участвовали в наступлении 1211 года на стороне крестоносцев, а в 1213 году и после – против них. Благодаря умелым ремесленникам из их числа ополченцы Тулузы могли строить собственную технику и сами вести осады, как они делали это под стенами Мюра в 1213 году. Число людей, служивших в ополчении Тулузы, неизвестно, но, исходя из численности городского населения, вероятно, от двух до четырёх тысяч человек могли участвовать в коротких кампаниях вне города, что делало их значительной силой, которой нельзя было пренебрегать.
Ранги крестоносцев, упоминаемые такими авторами, как Пьер Во-де-Серней или Гильём Тудельский, более неопределённы за пределами региона их происхождения (?). Окситанская война началась и протекала большую часть времени, прежде всего, как крестовый поход, так что большинство солдат отправлялось на юг, чтобы сражаться под знаменем креста. К дворянам и рыцарям добавились тысячи других служивших [в войске] людей. О них мало что известно, и даже термин «крестоносец», используемый в их отношении, требует пояснения. Термины «крестовый поход» и «крестоносцы» за последние шестьдесят лет использовались для описания столь разнообразно, что примерами служат как эйзенхауэровский «крестовый поход» в Европу, так и использование ругательного слова «крестоносец» мусульманами в отношении жителей Запада. Эти слова появились лишь к концу XII века, после ста лет европейских военных экспедиций на Ближний Восток. Они происходят от слова «crucesignatus», который буквально означает «носящий знак креста». Таким же распространённым, как «crucesignatus», был «peregrinatus» или его вариации, означавшие паломника. Крестовый походы в Святую Землю были формой паломничества, покаяния за прошлые грехи или преступления, хотя современным людям, осуждающим подобный вид деятельности, трудно в это поверить. Основой армии крестоносцев в сезоны кампаний окситанской войны были эти люди, которые в данной книге именуются «крестоносцами» или «крестоносцами-паломниками». Как и во всех предыдущих крестовых походах на Ближний Восток, эти крестоносцы-паломники находились в статусе от лиц королевской крови, знати и рыцарей до простолюдинов.
Опыт и вооружение простолюдинов из числа людей, служивших в городском ополчении на севере Франции и в других местах, могли служить боевой силой и пригодиться в проведении кампаний, в отличие от тех, кто не имел иных навыков, кроме религиозного рвения и иного снаряжения, кроме паломнического посоха и пустого мешка. Эти люди истощали ресурсы крестоносцев, попадали в засады и гибли, бродя по дорогам туда и сюда, но они были совершенно неотъемлемой частью войска крестоносцев. Их присутствие предоставляло Симону де Монфору необходимую численность войска, для использования их любым полезным способом, хотя даже под его командой они иногда могли быть помехой. Их численность можно оценить лишь в некоторые периоды войны.
Обе стороны окситанской войны держали на службе наёмных солдат, что являлось обычным делом в XIII веке. Во времена до возникновения эффективных систем налогообложения современных национальных государств ни один правитель не мог позволить себе содержать профессиональную армию, за исключением своей личной свиты или «familia». Когда назревал конфликт, а у монархов и знати в карманах водились деньги, они нанимали солдат на разовой основе, до тех пор, пока не пройдёт опасность или не закончатся деньги. Эти наёмники получали деньги за свою службу, но могли уйти в отставку в любой момент по желанию любой стороны (?). Так как их мотивы не были чисто финансовыми, обычно мы не считаем их наёмниками в современному, сугубо негативном смысле. Например, король Франции Филипп II принял на службу в 1202 году около двух тысяч воинов, чётко записав, какие виды солдат он нанял и за что им платил. Мы, конечно, не знаем, служили они королю Франции из преданности, по обязанности или потому, что им платили, но здесь, вероятно, сочетались все три причины. В окситанской войне наёмных воинов использовала армия крестоносцев. С 1209 года Симон де Монфор был вынужден доплачивать солдатам, которые оставались с ним после завершения летней кампании. Знати и рыцарям можно было обещать или предоставить завоёванные земли, но даже они должны были периодически получать деньги для оплаты своих расходов. Слова «mainadiers», «soldarios», «soudadiers» означали тех, кто получал плату или жалованье. Наёмные воины могли происходить из людей с высоким общественным статусом, как Робер де Пикиньи, северный феодал, воевавший на юге в 1218 году, но обычно наёмные солдаты происходили из более простых слоёв общества. Гарнизоны Монфора обычно состояли из нескольких рыцарей и куда большего числа сержантов, вероятно служивших, главным образом, за денежное жалованье.
Помимо этих наёмных воинов были и солдаты, которым платили за их службу, при этом презирая их. Современное определение «наёмника» означает того, кто сражается за плату, но не обладает политической верностью нанимателю. Подобный сорт людей был и в XIII веке. Тогда как рост населения Западной Европы, расширение пахотных земель, заморская торговля и увеличение денежной массы в целом означали к началу XII большее процветание для большинства, для некоторых это означало перенаселение и безработицу. Некоторые регионы Европы, такие как Нижние Земли, где население было плотным, и, парадоксально, недонаселённые приграничные области, такие как Арагон, в конце концов стали «экспортировать» для военных кампаний своих молодых людей, которых называли по месту их происхождения – «брабансоны», «арагонцы», «наваррцы» или «баски». Для этих отрядов были и общие названия – такие как «козопасы» (?), «ribaldi», «ruptari» и «рутьеры». Ко второй половине XII века эти рутьеры и им подобные стали опытными, сплочёнными и легкодоступными подразделениями. В конце XII века такие вожди, как короли анжуйской династии в Англии и Фридрих Барбаросса часто использовали рутьеров, и даже Филипп-Август пользовался ими время от времени. Рутьеры имели дурную репутацию, так как не обладали политической лояльностью, а в более практическом плане их большое умение сражаться с противниками-рыцарями заставляло последних страшиться гибели или попадания в плен к тем, кто находился на социальном дне. По иронии судьбы именно «лёгкая война» из рейдов и осад позволяла этим подразделениям процветать и действовать; они пользовались спросом и были легкодоступны на этом «рынке». Способности рутьеров и их прагматический взгляд на войну внушали такой страх, что к концу XII века в глазах грамотных людей они представали общеевропейским бедствием, и хронисты, такие как Уолтер Мэп, клеймили их как «ненавистных Богу и людям», даже если правители пользовались их услугами. Рутьеры находились на самой грани европейского общества. Хотя их помощь была полезна для правителей в момент кризиса, отряды наёмников могли быть отброшены и остаться без работы, а также обмануты с оплатой, как только конфликт заканчивался. Так случилось в 1188 году, когда Филипп-Август лишил своих рутьеров имущества и вооружения, так что они оказались «безоружными и нагими» в период затишья в борьбе между ним и Генрихом II. Рутьеры вряд ли могли ожидать пощады на поле боя или в плену, как это испытали на себе рутьеры гарнизона в Муассаке в 1212 году, казнённые после капитуляции замка.
Из-за политической «ничейности», готовности участвовать в войне независимо от её причины, умения жестоко и эффективно вести бой на Третьем Латеранском соборе рутьеры были подвергнуты анафеме в том же самом каноне, что и вышеупомянутые катары. Иными словами, отряды этих профессиональных воинов, сражавшихся за плату, рассматривались как находящиеся за границей христианства, вне пределов нормального человеческого общества. Интересна также их роль в южных войнах до 1209 года. Поскольку центральная власть в Окситании была слишком слава, и знатным людям не удавалось контролировать своих сподвижников, находящихся ниже и выше по социальной лестнице, некоторые южные владетели, как, например, граф Тулузы, зависели от услуг рутьеров. Не только графы, но и сами южные города нанимали или принимали гарнизоны из рутьеров для того, чтобы защищаться или руководить обороной крепостей во время осады. Эти люди были верны и предоставляли важные услуги, если им платили, но они по-прежнему не пользовались благосклонностью церкви и общества, и иногда страдали от последствий этого.
В начале XIII века не существовало письменного кодекса обычаев или законов, касавшихся ведения войны. Христианские теории справедливой войны восходят к святому Августину, и были обновлены в религиозном законодательстве XII века Грацианом. Для 1209 года окситанская война, с точки зрения папы, инициировавшего её, проповедовавших её священников и тех, кто принял крест, была справедливой. Мало кто из южан был с этим согласен. Уже в 1215 году представитель вышей южной знати Раймон-Роже, граф де Фуа, довольно красноречиво объяснил, почему он считает, что крестоносцы ведут несправедливую войну. Помимо абстрактной теории справедливой войны существовали – и имели куда более непосредственное значение – законы или обычаи войны, выполнявшиеся или игнорировавшиеся на тактическом уровне. Поскольку никаких записанных или подписанных правительствами и участниками правил поведения не существовало, обращение с комбатантами и некомбатантами носило ситуативный характер. Европейский рыцарский кодекс, хоть и хорошо разработанный к тому времени, больше подходил для турнира, чем для реального боя, и никогда не соблюдался в войне с участием солдат и гражданских лиц разных социальных классов. В целом, христианская этика ничуть не больше улучшала манеру военных действий в средние века, чем в наши дни.
Если можно так выразиться, подобно тому, как дети, играющие вместе, обычно придерживаются некоего неписанного правила или обычая, управляющего ими в отсутствие взрослых, так и западные народы придерживались, пусть и неписанного, кодекса поведения, изменявшегося в зависимости от обстоятельств. Например, гарнизону города или замка, желавшему сдаться во время осады, обычно позволялось договариваться об условиях, лёгкость которых зависела от того, насколько долго продолжалась осада. С другой стороны, в соответствии с широко распространённой в средневековом мире военной практикой, любой город, замок или крепость, которые не сдались и были взяты штурмом могли быть разграблены, а, возможно, и подвергнуться резне среди жителей. Этот подход восходит к заре человеческой истории, когда обычное правило предписывало убийство взрослых мужчин и порабощение женщин и детей. Хотя греческие и римские авторы часто говорили о подобной практике с некоторым отвращением, убийство, насилие и мучения по-прежнему оставались в античном мире судьбой тех, кто отказался сдаться. На средневековой войне всё было сложнее, так как убийство и порабощение пленников-христиан противоречило христианской этике, однако это не предотвращало жестокого обращения. В XII и XIII веках военные эксцессы происходили в христианской Западной Европе регулярно. В мире крестовых походов случалось, что как христиане, так и мусульмане убивали невинных, безоружных и сдавшихся противников, как это случилось в Иерусалиме в 1099 году или в латинском лагере в битве при Хаттине в 1187. Никто не был застрахован от страданий или соучастия в жестокостях.
Тем не менее, большинство людей средневековья придерживалось определённых ограничений на допустимые действия в войне. Калечение пленённых или сдавшихся, не виновных в каком-либо преступлении до сдачи, обычно не допускалось. Женщины и дети не должны были подвергаться сексуальному насилию или убийству, хотя ситуативно это случалось. Пленники благородного происхождения должны были содержаться в приличных условиях и освобождаться за выкуп. Эти обычаи нигде не были записаны, но если они нарушались, хронисты, как правило, отмечали это. Именно по причине отбрасывания и несоблюдения этих обычаев окситанскую войну иногда считают исключительно жестокой даже для данной эпохи. Определённые основания для такой точки зрения есть. В войне против еретиков и их защитников те, кто не подчинился крестоносцам и продолжал поддерживать еретиков или ересь, не могли рассчитывать на пощаду. Как ни измерять жестокость, война склонна становиться более отвратительной, когда речь идёт об идеологии или религии. Альбигойский крестовый поход был вызван религиозными причинами, которые никогда полностью не исчезали из отношения врагов друг к другу во время войны. Поэтому жестокость и злодеяния стали свойством конфликта, и это часто упоминается как причина того, что данная война была самой грязной в Европе в эпоху «высокого средневековья». Безьерская резня, убийство или изувечение солдат гарнизона или горожан, казни лиц высокого положения, таких как Гирауда де Лаурак в 1211 году или Бодуэн Тулузский в 1214 – всё свидетельствует о том, что эта война, как и все войны, стала адом для тех, кто был вовлечён в неё, независимо от их социального положения, возраста, религиозной принадлежности или пола. Что могло бы выделить окситанскую войну из других война Западной Европы – это продолжительность конфликт якобы из-за одной-единственной цели: искоренения ереси. Мелкие ссоры из-за владений между аристократическими фамилиями были обычным делом на юге, но в 1209 году туда вступили большие армии чужаков, убеждённых, что жители Окситании дали убежище великому злу, и что средоточие его должно быть разрушено военным насилием. В погоне за этой целью люди из Северной Франции и других стран Европы проводили десятки осад и привносили в войну регулярность и интенсивность, никогда не виданные на юге. Неудивительно, что эта война выглядит хуже обычной, потому что она и была хуже для народа Окситании. В сентябре 2001 года население Соединённых Штатов отреагировало так, будто люди были впервые убиты международным терроризмом, потому что в американском мире так оно и было. Южане в 1209 году отреагировали так же по той же причине: их мир никогда раньше не разрушали путём систематической длительной войны. В данной книге, однако, утверждается, что после того, как конфликт перестал быть преимущественно религиозным и в большей мере стал вестись за политический, правовой и географический контроль, на средневековой шкале жестокости окситанская война не выделяется как особенно жестокая по сравнению с войнами в других странах Западной Европы того времени.
@темы: Окситанская война, История